Веховный суд ликвидировал «Международный Мемориал» – организацию, созданную еще до распада СССР, – по иску Генпрокуратуры России. Формальная причина – несколько административных протоколов, составленных около года назад за якобы допущенные «Мемориалом» нарушения закона об НКО – «иностранных агентах». Поддержать организацию к суду приходили сотни людей, под петицией в ее защиту подписались более 130 тысяч человек.
Миссией «Мемориала», когда он создавался, было сохранение исторической памяти и просвещение. Позже добавилась защита прав человека – и правозащитный центр «Мемориал» тоже пытаются запретить, но не в Верховном суде, а в Московском городском (ближайшее заседание – 29 декабря 2021 года).
«Мемориал» – это тысячи людей, которым организация помогла, сотни волонтеров и десятки сотрудников в Москве и других российских регионах. Настоящее Время рассказывает лишь о семи людях, которые работали (и продолжают работать) в «Мемориале» в разные годы, – и их примеры показывают, какой объемной и разносторонней была и остается работа организации.
Арсений Рогинский. Память и государство
Будущий историк и правозащитник Арсений Рогинский родился в ссылке в городе Вельске Архангельской области – туда был сослан его отец, репрессированный советский инженер. В 1970-е участвовал в самиздате, в 1980-е четыре года отсидел в лагере за свою диссидентскую деятельность (формально его обвинили в подделке документов; в 1992 году реабилитировали). Арсений Рогинский был одним из создателей «Мемориала» в 1989 году – он присоединился к группе историко-просветительского кружка, которая придумывала, как опрашивать переживших репрессии, чтобы сохранить и задокументировать их устные рассказы. В 1998 году Рогинский стал председателем правления «Мемориала» и трудился в нем до своей смерти в 2017 году.
Вот что Арсений Рогинский говорил о памяти о репрессиях и роли «Мемориала» в сохранении этой памяти:
«Все сочувствуют жертвам террора. И какой-нибудь мэр сочувствует жертвам террора, и даже губернатор сочувствует жертвам террора. И президент Путин сочувствует безвинным жертвам. И простые люди тоже сочувствуют безвинным жертвам. Это похоже знаете на что? Как будто все ставят свечки в церкви. Но чей это террор? Кто совершил этот террор? Если не понять этого, то все так и останется на этой, знаете, ленточке всеобщего сочувствия. А вот об этом ни простые люди, ни губернаторы с президентами не в силах задуматься. Чей же это террор, с точки зрения нашей? И чей это террор – с точки зрения вот этих всех сочувствующих? А непонятно, если говорить об этих всех сочувствующих. Похоже, знаете, на что? На средневековую эпидемию. Массовое сознание относится к источнику террора, как во время эпидемии относились к этому: жили мы жили – а потом вдруг чума, и умерло очень много людей, а потом чума ушла – и мы продолжаем жить. Но это ведь не так. И ответ «Мемориала» довольно простой: это был террор государства против человека».
Сергей Ковалев. «Для нас важны были жизни»
В прошлом советский диссидент, а в будущем российский депутат, в 1988 году Сергей Ковалев был одним из тех, кто выступал на митинге жертв политических репрессий в парке «Дружба» на окраине Москвы. С этого митинга, а затем петиции за установку памятника убитым и замученным в годы государственного террора начался «Мемориал». Ковалев некоторое время был его председателем, а в 1994 году стал первым в России уполномоченным по правам человека. Чуть раньше – написал вторую главу Конституции России о правах и свободах человека и гражданина, а также закон «О реабилитации жертв политических репрессий», с 1993-го был избран депутатом и в течение десяти лет работал в Госдуме. В 1996-м Ковалев демонстративно отказался от должности главы президентского Комитета по правам человека – протестуя против ввода российских войск в Чечню и силовой политики Ельцина.
Сергея Ковалева не стало в 2021 году. Настоящее Время успело записать его воспоминания о том, как в 1995 году в Буденновске он вместе с коллегами-правозащитниками стал добровольным заложником Шамиля Басаева в обмен на освобождение полутора тысяч захваченных в больнице людей:
«Главная официальная цель [оперативного штаба] состояла в том, чтобы во что бы то ни стало разгромить банду Басаева, так это считалось важным. И это значило этот штурм – и победа. Штурм во что бы то ни стало, любой ценой. При этом судьба огромного числа заложников не принималась во внимание. Это стандартная советская ситуация. Наши суждения были принципиально иные. Для нас важны были жизни заложников. Как быть? Идея состояла в том, чтобы добиться некоего согласованного решения, в котором главное значение имела бы судьба заложников. Соглашение принималось, так сказать, трехсторонним образом – это были Виктор Степанович Черномырдин, Шамиль Басаев и Сергей Адамович Ковалев. Понятно, что за каждым именем была своя команда.
…Нужно было искать некоторый компромиссный план, чтобы сохранить жизни заложников, и за это, естественно, нужно было заплатить большую цену, а именно предоставить Басаеву возможность сохранить жизнь его отряду. Если ставить во главу угла жизнь заложников, это был естественный план – и, думаю, единственный разумный и человеколюбивый. Потому что заложников было очень много – и жертв при военном, вооруженном столкновении при осаде горбольницы было бы ой-ой-ой сколько. Не было иного мирного выхода. Иного бескровного выхода.
…[Сегодня о захвате Буденновска] вспоминают не часто. Знаете, прочность памяти зависит от достаточно многих условий. Прежде всего, от атмосферы в стране. Давайте будем говорить откровенно. Наша государственная власть не только далека, но во многом просто противоположна. Ну, скажем так, устойчива к демократическим критериям по устойчивым соображениям».
Олег Орлов. Работа на Кавказе
Олег Орлов, начавший свою правозащитную деятельность в конце 1970-х с распечатки листовок против войны в Афганистане, в 1995 году был вместе с Сергеем Ковалевым в Буденновске – и на переговорах, и в автобусе с добровольными заложниками. Когда в 1999 году началась Вторая чеченская война, Олег Орлов возглавил работу «Мемориала» на Северном Кавказе. С тех пор и до сегодняшнего дня, уже почти двадцать лет, главное направление работы правозащитников в кавказских республиках, прежде всего в Чечне, – борьба с бессудными казнями и похищением людей. В 2006 году Орлов вышел из Совета по правам человека при президенте в знак протеста против слов Владимира Путина о том, что убийство журналистки «Новой газеты» Анны Политковской нанесло России больший урон, чем ее публикации. В 2007-м Орлова и журналистов РЕН ТВ похитили в Ингушетии, вывезли в поле и угрожали убийством. В 2011 году дело об этом закрыли. С 2009 года с Орловым судится глава Чечни Рамзан Кадыров, на которого правозащитник возложил ответственность за убийство своей коллеги Натальи Эстемировой. В гражданском процессе Кадыров победил (ЕСПЧ при этом признал, что было нарушено право на свободу слова), а по уголовному делу о клевете Орлова оправдали. Обжаловать это решение глава Чечни пытается до сих пор.
Одно из последних дел, в которых Олег Орлов участвует лично, – защита обвиняемых по делу о протестах в Ингушетии. Его подопечной Зарифе Саутиевой (Орлов был ее общественным защитником) дали 7,5 лет колонии, участвовавшим в акции мужчинам – до 10 лет. Орлов настаивает, что за решетку отправили тех людей, кто как раз пытался остановить насилие – когда власти стали разгонять мирный митинг против передачи территорий Чечне:
«Явно на федеральном уровне было решение, что пора прекратить в Ингушетии игры в демократию. Ведь в республике [в 2019 году] мирно и спокойно проводились массовые акции протеста. В то время как в Москве, в Петербурге такие акции жестко пресекались. А у них тут в Ингушетии, видите ли, демократия и свобода. Надо и тут пресечь. Ну а дальше произошло то, что произошло. Произошедшее было использовано очень четко – для чего? Для уничтожения оппозиции!
Между тем именно лидерам оппозиции, находившимся на площади, удалось убедить молодых людей прекратить сопротивление и покинуть площадь. Но эти события стали поводом для развязывания в республике политических репрессий. Началась фабрикация уголовных дел против лидеров оппозиции… Чуть ли не в каждом абзаце всех обвинительных заключений присутствует перечень имен: Барахоев, Саутиева, Погоров и так далее. Якобы именно они, исходя из политической ненависти к руководству Ингушетии, разжигали рознь, призывали к насилию. Но на самом деле их действия были в рамках легитимной общественной и политической деятельности. А на площади в Магасе они предотвратили эскалацию насилия».
Наталья Эстемирова. Гибель на Кавказе
Школьная учительница из Грозного Наталья Эстемирова стала правозащитницей незадолго до начала Второй чеченской войны. В 2000 году присоединилась к «Мемориалу». Ездила в села, собирала информацию о похищении людей, убийствах, о случайных жертвах «контртеррористических операций», добивалась права пройти в следственные изоляторы и боролась за права заключенных. Тесно работала с Анной Политковской, вместе с ней побывала в резиденции Рамзана Кадырова в 2004 году, когда журналистка «Новой» взяла у него интервью. А после убийства Политковской в 2006-м Наталья Эстемирова за подписью «Мемориала» стала публиковать в «Новой газете» материалы о происходящем в Чечне. Ее убили летом 2009 года: утром похитили возле дома в Грозном, а вечером того же дня тело застреленной правозащитницы нашли в Назрановском районе Ингушетии. Сиротой осталась ее 15-летняя дочь Лана.
Вот что в 2009 году в одном из немногих видеоинтервью Наталья Эстемирова рассказывала о стремительно меняющемся положении женщин в Чечне:
«Проблема, которая стала новой, – это положение женщин. Если раньше весь народ находился в тяжелом положении, то сейчас диктатура, которая устанавливается здесь, в первую очередь пользуется [для своего установления] унижением женщин, понижением положения женщин. Сейчас [появилось] требование во всех учреждениях, от начальной школы до государственной конторы: все особы женского пола должны носить косынки. Это объясняют тем, что пекутся о традициях. Это ложь: если говорить о традициях, то в головном уборе должны ходить и мужчины, и женщины – но мы не видим, чтобы мужчин заставляли это делать, мы видим, что заставляют только женщин. С удовольствием эти молодые охранники грубо себя ведут, делая замечания женщинам, даже женщинам старше себя – а это против чеченских традиций: нельзя делать замечание другой женщине, которая «не твоя», если уж на то пошло. Таким образом, под видом сохранения чеченских традиций традиции на самом деле разрушаются и устанавливается неравенство в обществе. Появился такой соблазн для мужчин, особенно для мужчин, отягощенных комплексами, которые чувствуют, что женщина часто более успешна, женщина содержит семью, женщина делает карьеру, – и они начинают таким образом компенсировать свой комплекс: а зато я выше женщины, я могу ей сказать «делай то и не делай вот это» – и меня поддержат».
Юрий Дмитриев. «Цель простая была: собрать да похоронить по-человечески»
В конце 1980-х отделения «Мемориала» появлялись во многих регионах СССР, а впоследствии России. Это не были официальные подразделения какого-то юридического лица, а просто объединения людей с теми же целями и идеями – говорить о пострадавших от террора, восстанавливать память о репрессиях и реабилитировать их жертв. Появилось отделение «Мемориала» и в Петрозаводске, его возглавил бывший оперативник угрозыска Иван Чухин. Вскоре к нему присоединился его друг Юрий Дмитриев. Вместе они начали составлять списки репрессированных в Карелии, книги памяти – и проводить раскопки. В 1997 году Дмитриев нашел расстрелянных в Сандармохе. И не просто обнаружил расстрельные рвы и эксгумировал останки, перезахоронив убитых, – он установил имя каждого из 6241 расстрелянного. Так, после часов, проведенных в архивах и в лесу, с лопатой в руках, рабочий завода Юрий Дмитриев превратился в историка, краеведа и общественного деятеля.
Вот как он вспоминал о своих первых раскопках и перезахоронении жертв:
«Увидели такую картину: экскаватор стоит, ребята из прокуратуры, следователь, районные чиновники всех мастей-рангов, там нас, наверное, человек пятнадцать собралось. Стоят, не знают, что с находкой делать. А я в медучилище учился, маленько анатомию знал, по положению костей определил, где должна быть голова, достал череп, почистил, а там в затылочной части круглое отверстие. Расстрелянные.
Ну и чего будем делать? «А давайте закопаем обратно. Ну их!» Я говорю: «Ребят, ну как – закопаем? А похоронить?» –»А это не наша задача». И стоят, друг на друга смотрят. Вот нормальное состояние мужика – это ленивое, никто на себя лишнюю работу брать не хочет. «Ну, если вам всем как-то равнобедренно, давайте я возьмусь…»
И потом я несколько выходных посвятил тому, что просто ездил туда, собирал эти кости, складывал их в мешки и увозил в гаражи. Потом подружился с трактористом, вот он звонит: «Посыпались косточки в карьере опять». Я еду, собираю их. Какие-то вещи попадались еще, кружки, очки, белье и так далее. Меня там пару раз присыпало землей так, что насилу выкапывался. Это потом уже пришло желание узнать, что это были за люди, почему они были расстреляны. А тогда-то цель простая была: собрать да похоронить по-человечески.
Как-то нашел ботинок с разношенной галошей. А в заднике – газетка, чтоб галоша не хлюпала. Отнес улику в прокуратуру, а мне говорят: прочитать невозможно. Ну я взял колонковую кисть, детское мыло – и полмесяца с газетой провозился. Когда текст стал проявляться, пошел в библиотеку – искать, что за газета. Оказалось, «Красная Карелия» от сентября 1937 года…»
Силами Дмитриева Сандармох превратился в место памяти международного масштаба: сюда приезжали из Украины, Польши, Эстонии, Литвы. Есть версия, что непонимание Дмитриевым намеков на то, что не нужно так активно в 2010-е годы искать в архивах имена палачей-чекистов, а также звать в Сандармох западных политиков, и стало причиной его уголовного преследования, которое продолжается уже пять лет.
В 2016 году Юрия Дмитриева обвинили в изготовлении детской порнографии, обнаружив у него снимки обнаженной 11-летней приемной дочери. Сам Дмитриев говорил, что вел дневник здоровья, чтобы не возникало вопросов у опеки. В виновность главы карельского «Мемориала» не верят ни близкие, ни коллеги. В 2018 году его оправдали и освободили – но ненадолго, прокуратура успешно обжаловала приговор. Дмитриеву добавили обвинение в совершении насильственных действий сексуального характера, приговорили к 3,5 годам колонии, а потом снова судили за изготовление детской порнографии и в общей сложности дали 15 лет колонии. Все суды из-за того, что потерпевшая – несовершеннолетняя, проходили в закрытом режиме. Ознакомиться с материалами дела никому, кроме адвоката, не разрешено.
В СИЗО Юрий Дмитриев сидит уже пять лет.
Никита Петров. Биограф палачей
Никита Петров, будучи химиком по образованию, в 1980-е участвовал в научных семинарах свежесозданного «Мемориала», а с 1990 года стал заместителем председателя совета научно-просветительского центра «Мемориала». Петров пришел из архива и любительских исследований периодики в историческую науку, а не наоборот. Он был одним из тех, кто участвовал в так называемом деле КПСС в качестве эксперта Конституционного суда, а также как эксперт контролировал передачу документов КГБ и КПСС на государственное хранение в новой России. Специализация Никиты Петрова как историка – исследование спецслужб, в первую очередь НКВД и КГБ, коллеги называют его одним из ведущих экспертов по теме в мире. С 2008 года он – PhD по истории, диссертацию защитил в Амстердамском университете. Составляя с помощью архивных изысканий биографии участников репрессий, Петров считает, что «негативная информация – это как раз то, что нужно рассказывать людям». Его самые известные книги – «Сталинский питомец» о Николае Ежове и «Палачи. Они выполняли заказы Сталина».
Никита Петров – один из тех, кто добивается рассекречивания документов, которые хранятся в российских архивах и до сих пор имеют гриф «секретно». Вот что он говорил об этих документах и позиции ФСБ по вопросам секретности в интервью «Медиазоне»:
«До сих пор недоступна документация по массовым арестам: внутренняя документация, отчеты. Вся документация хранится в архивах госбезопасности, ныне это архивы ФСБ. Они обязаны были их рассекретить в соответствии с указом президента Ельцина еще 1992 года: все, что касается массовых репрессий и нарушений прав человека, должно терять свой гриф секретности. Но по сути так получилось, что они какую-то часть документации рассекретили, но большую часть – нет.
…Без этих документов невозможен внятный документальный рассказ о массовых репрессиях и нарушениях прав человека. Потому что всплывают какие-то отдельные факты, отдельные документы – но нет целостной картины.
Засекречено все, что связано с агентурно-оперативной работой: везде, где могут упоминаться псевдонимы агентов и раскрытие их псевдонимов. [Эксперты ФСБ] считают необходимым секретить все связанное с внешнеполитической деятельностью, разведкой.
Оперативные материалы стараются вообще не давать и считают их секретными. То, что мы называем «досье», тогда это называлось «дело групповой оперативной разработки», дело-формуляр – они недоступны нашим исследователям. В Киеве – пожалуйста. Дела полпредства ОГПУ по Украине – и, соответственно, НКВД УССР – там и агентурно-оперативные материалы, и дела агентурной проверки, и сводки, и все прочее – пожалуйста, там это выдается. А у нас ФСБ считает, что это формы и методы работы службы безопасности, их не надо знать исследователям.
Они даже не скрывают этого, они говорят: у нас мало что поменялось. Это звучит дико, звучит нецивилизованно, звучит в противоречии с нашими законами – но звучит».
Ирина Щербакова. «Выслушать всю их жизнь»
Пока Верховный и Московский городской суд рассматривают требования прокуратур ликвидировать «Мемориал» и его правозащитный центр, работа продолжается. Одно из ее направлений – просветительское, и прямо сейчас в «Мемориале» в Каретном Ряду в Москве проходит выставка «Женская память о ГУЛАГе». Один из ее кураторов – Ирина Щербакова, соосновательница «Мемориала» и основательница школьного конкурса «Человек в истории. Россия – XX век», который проводится с 1999 года и учит подростков работать с источниками, анализировать прошлое, рассказывать о его событиях. Щербакова – историк и филолог по образованию, по специализации – германист. В 2017 году Ирина Щербакова с соавторами получила премию «Просветитель» за книгу «Знак не сотрется» о судьбе людей, угнанных в 1930-е и 1940-е годы на работы в Германию и боявшихся вспоминать об этом опыте многие десятилетия после окончания войны.
Записывать рассказы репрессированных женщин Щербакова начала еще до создания «Мемориала» – в конце 1970-х стала делать записи на кассетный магнитофон, под впечатлением от «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына и «Крутого маршрута» Евгении Гинзбург. «Инстинктивно я понимала, что должна выслушать всю их жизнь», – говорит исследовательница:
«Я начинала с «колмычанок». Это было особенно интересно – конечно, из-за текста Гинзбург. На этот текст в разговорах опирались практически все. И я спрашивала: как они ее вспоминают? Какие у них были отношения? Ну и сама Колыма – как ад, как архетипическое, самое страшное место. Шаламова тогда читали гораздо меньше – однако именно эти женщины понимали его очень хорошо. Подруга Гинзбург Паулина Мясникова, Павочка, всегда выделяла именно его.
…В их историях присутствовало прежде всего следствие, повторяющиеся картины следствия. И там я отмечала исключительные случаи: как жену казахского прокурора вытащили из тюрьмы, накрасили, причесали и одели к нему на свидание – она должна была делать вид, что она на свободе, не арестована, чтобы он поверил и дал показания.
Сами сюжеты, конечно, повторялись; у меня возникало желание – как это бывает на детских спектаклях, ты сидишь – и уже знаешь, что будет дальше. Что это не бабушка, а волк – и ты кричишь: «Не делай этого! Не ходи туда, он тебя съест!» Они рассказывают свою историю, а я уже знаю, что будет – что им предначертано в этой категории «жен».
***
Именно Ирина Щербакова посоветовала режиссеру «Современника» Галине Волчек и актерам театра поговорить с прошедшими лагеря Зоей Марченко и Паулиной Мясниковой – чтобы лучше понять, через что прошли и как жили женщины в ГУЛАГе. Мясникова позже получила в «Крутом маршруте» небольшую роль и снялась в фильме «Хрусталев, машину!». Попавшая в лагерь в первый раз девочкой-девятиклассницей в 1927 году, Паулина Степановна умерла в Москве в 2012 году – ей был 101 год. Режиссера Галины Волчек не стало в 2019-м. «Крутой маршрут» идет на сцене «Современника» до сих пор, одну из ролей в нем исполняет Лия Ахеджакова. Выйдя получать премию «Легенда сцены» в декабре 2021 года, Ахеджакова выступила в поддержку тех, кого российские власти преследуют сегодня, – и в том числе в защиту «Мемориала».
Читай нас в Телеграме
